— И что великаны? Помыкались свои пятьсот лет, и вернулись в свой город?
— Не, они ж не были эльвинами, так долго не жили. А их дети позабыли, когда конкретно истекают назначенные богами пятьсот лет. А может, не захотели возвращаться в свой город. А потом и вовсе сгинули. Город пуст. И если туда попасть, можно попросить, чтоб тот мир стал нашим миром, и тот город — нашим городом.
— Но зачем вам другой мир и другой город? Вам и здесь неплохо. Вампирам принадлежит в этом мире все.
— И поэтому они умирают? Что толку владеть всем, если ты не в силах владеть собой? Если даже воздух, который ты вдыхаешь, отравлен? Ты не представляешь, что это — жажда, которую ты не в силах контролировать, каково это — вмиг перестать быть разумным существом, превратившись в нечто, что и названия не имеет…
— Зато я представляю, что ваша жажда для нас, и мне вполне хватает, — видно, мой ответ был слишком уж резкий, потому как развивать тему Рин не стала. Просто молча шла себе вперед, продираясь сквозь ветки. Я, так же молча, двигалась за ней.
Мы вышли к каменному проему где–то в «теле льва». Пихты росли здесь слишком густо, не давая разглядеть скалы издалека, приходилось задирать голову, стоя у самого подножья. Две скалы, расступаясь, образуют проход, поросший деревьями и частично засыпанный огромными камнями. Но на самом верху, метрах в двадцати от поверхности, эти отдельные скалы соединяет огромный валун, размером, наверное, с Дэлин дом, словно вбитый враспор меж вершинами.
— Ну что, — хитро интересуется Рин, — пройдешь порталом львов, или побоишься?
— И чего мне бояться?
— А вдруг лев проснется именно сейчас? Не сочтет тебя достойной — так и камень тебе на голову скинет. А если и сочтет — попадешь в город великанов, а оттуда нет выхода.
— А у меня и так нет выхода, если ты не в курсе. А там хоть богов попросить можно, — беспечно заявляю я и начинаю пробираться меж скалами. Но взгляд, брошенный наверх, заставляет вздрогнуть и чуть ускорить движение.
— А ты смелая, — усмехается Рин, проходя следом. — Знаешь, у нас в детстве некоторые под висящим камнем проходить отказывались.
— А что, вампира этим камнем прибить можно? Или восстановитесь?
— Издеваешься? Да тут все кости в труху, да и поднимут его с тебя не скоро, а скорее и вовсе поднимать не станут, потому как — без шансов там выжить, что вампиру, что вампиренку. Да вот только, — Рин отодвигает рукой ветки, проходя ближе к каменным основаниям, — не упадет он. Это только кажется, что он отдельный, на самом деле все это одна цельная скала, просто такой причудливой формы. Идем наверх, — зовет она, — тут пологий ход есть, даже ты заберешься.
Карабкаюсь за ней наверх. Рин лезет честно, лететь даже не пытается. Видно, это тоже часть их какой–то детской игры, когда сам себе придумываешь условия во имя призрачной цели, сам же их выполняешь в надежде на чудо. А чуда нет…
Камень вырывается из–под ноги, я скольжу вниз, обдирая ладони и коленки, но все же цепляюсь, вновь начинаю подъем.
— Ну что же ты, — зовет меня сверху Рин, — тут даже дети поднимаются.
— Вампирские дети, — ворчу я, но упорно карабкаюсь за ней. Не так уж сложно. Просто камень — предатель.
До вершины я добираюсь, и даже без приключений. Остается лишь шаг, чтоб встать на ноги.
— Давай руку, — вампирская ладошка тянется мне навстречу, и я хватаюсь за нее. Рывок, и я наверху. Потрясающе. Даже самые высокие деревья темнеют под нами, и это я сама, без всяких вампирских машин! Лес колышется низинами и сопками, и даль затянута дымкой, и ветер обдувает разгоряченное подъемом тело…
Вот только руку мою Рин так и не выпускает. И держит… слишком уж крепко.
— Рин? Ты что, я ж не падаю. Можно отпустить.
С видимым усилием она разжимает пальцы. Отворачивается.
— Ты ладонь поранила. Аккуратней, ладно? Идем, на портал сверху взглянешь, — и, не дожидаясь моего ответа, начинает движение к висячему камню. Иду за ней, отмечая, как воровато подносит она к лицу ладонь, которой сжимала мою пораненную руку.
А камень отсюда выглядит скорее мостом. Вполне себе вампирским. На безумной высоте и без перил. Вот только едва ли внизу имеется защитная пленка. Вампиренышам зачем? Поскользнулся и полетел. Ой, бездна, а камень и правда скользкий! Двигаюсь медленней, подавляя желание встать на четвереньки. Рин же прошла. И даже не пошатнулась. Уселась вон посередине, ножки свесила. И не смотрит по–прежнему.
— Рин, — зову ее. — Ну ты чего? Это ж просто царапина… Думаешь, он ругаться будет? Он что, сильно тогда ругался из–за лодки?
— Да нет, терпимо… Я привыкла, на меня часто ругаются, — синяя даль интересует ее в этот момент невероятно. — А авэнэ… да он просто не знал, на что ругаться надо было. Подозревал, конечно… Недаром они нас наедине так долго не оставляли…
— Ну… — осторожно присаживаюсь, — я думала, они опасались, как бы мы еще в какую неприятность не вляпались. Я, вернее.
— Опасались… — она нервно сжимает и разжимает кулак, гипнотизируя облака.
— Рин, да не тяни ты уже, скажи как есть!
— Да пожалуйста! — она резко разворачивается и смотрит мне прямо в глаза. — Голову ты тогда разбила, кровь у тебя текла… А я, когда домой тебя на ландэр везла… там ведь слишком близко… и не отстраниться никак… — решимость ее угасает на глазах, голова опускается.
Ой, горе мое, вот как среди них жить?
— Только кровь? — смотрю в ее опущенные глазки.
— Ну… почти.
— Рин!
— Ну а что ты от меня хочешь?! — она взвивается, даже на ноги вскакивает. Едва ли не взлетает вообще. — Я вампирша, знаешь ли! Вампиршей родилась, вампиршей умру! А ты человек, будь ты хоть сто тысяч раз аниара!
— Я не аниара. А то б хоть с лодкой этой справилась. Это Анхен бредит, а они ему противоречить боятся, — вздыхаю. — Но ты! Я ж без сознания была, все равно, что мертвая. Ты что же, и трупы будешь?..
— Да я не тронула почти! Я тебя привезла, из последних сил держалась, и это мне благодарность?! И эти еще косятся, все ждут, что я мозгами двинусь, как малолетка, бросаться на тебя стану! Я что, сумасшедшая, себе карьеру портить? Я в Страну Людей хочу. А может, и еще куда подальше.
— Куда подальше?
— Тебе сказать забыли! Я жизнь тебе спасла, считай дважды, а мне за это одни упреки! Ах, подумаешь, потрогали ее не там! Не съели, и радуйся!
Она с размаху бросается на изогнутый ствол молодого кедра, умудрившегося прорасти прямо тут, на вершине скалы. И, раскачиваясь на нем так, что того гляди сломает, начинает остервенело откручивать от веток шишки.
— Рин, — «радуюсь» я, конечно так, что аж слезы наворачиваются, — дерево–то за что?
